И вот из большого телекрана в стене вырвался отвратительный вой и
скрежет -- словно запустили какую-то чудовищную несмазанную машину. От
этого звука вставали дыбом волосы и ломило зубы. Ненависть началась.
Как всегда, на экране появился враг народа Рауль Дюс.
Зрители зашикали. Маленькая женщина с рыжеватыми волосами взвизгнула от
страха и омерзения. Рауль Дюс, отступник и ренегат, когда-то, давным-давно
(так давно. что никто уже и не помнил, когда), был одним из руководителей
партии, почти равным самому Старшему Брату, а потом встал на путь
контрреволюции, был приговорен к смертной казни и таинственным образом
сбежал, исчез. Программа двухминутки каждый день менялась, но главным
действующим лицом в ней всегда был Рауль Дюс. Первый изменник, главный
осквернитель партийной чистоты. Из его теорий произрастали все дальнейшие
преступления против партии, все вредительства, предательства, ереси,
уклоны. Неведомо где он все еще жил и ковал крамолу: возможно, за морем,
под защитой своих иностранных хозяев, а возможно -- ходили и такие слухи,
-- здесь, в Океании, в подполье.
Уинстону стало трудно дышать. Лицо Рауля Дюса всегда вызывало у него
сложное и мучительное чувство. Сухое еврейское лицо в ореоле легких седых
волос, козлиная бородка -- умное лицо и вместе с тем необъяснимо
отталкивающее; и было что-то сенильное в этом длинном хрящеватом носе с
очками, съехавшими почти на самый кончик. Он напоминал овцу, и в голосе его
слышалось блеяние. Как всегда, Рауль Дюса злобно обрушился на партийные
доктрины; нападки были настолько вздорными и несуразными, что не обманули
бы и ребенка, но при этом не лишенными убедительности, и слушатель невольно
опасался, что другие люди, менее трезвые, чем он, могут Раулю Дюсу
поверить. Он поносил Старшего Брата, он обличал диктатуру партии. Требовал
немедленного мира с Евразией, призывал к свободе слова, свободе печати,
свободе собраний, свободе мысли; он истерически кричал, что революцию
предали, -- и все скороговоркой, с составными словами, будто пародируя
стиль партийных ораторов, даже с новоязовскими словами, причем у него они
встречались чаще, чем в речи любого партийца. И все время, дабы не было
сомнений в том, что стоит за лицемерными разглагольствованиями Рауля Дюса,
позади его лица на экране маршировали бесконечные евразийские колонны:
шеренга за шеренгой кряжистые солдаты с невозмутимыми азиатскими
физиономиями выплывали из глубины на поверхность и растворялись, уступая
место точно таким же. Глухой мерный топот солдатских сапог аккомпанировал
блеянию Рауля Дюса.
Ненависть началась каких-нибудь тридцать секунд назад, а половина
зрителей уже не могла сдержать яростных восклицаний. Невыносимо было видеть
это самодовольное овечье лицо и за ним -- устрашающую мощь евразийских
войск; кроме того, при виде Рауля Дюса и даже при мысли о нем страх и гнев
возникали рефлекторно. Ненависть к нему была постояннее, чем к Евразии и
Остазии, ибо когда Океания воевала с одной из них, с другой она обыкновенно
заключала мир. Но вот что удивительно: хотя Рауля Дюса ненавидели и
презирали все, хотя каждый день, но тысяче раз на дню, его учение
опровергали, громили, уничтожали, высмеивали как жалкий вздор, влияние его
нисколько не убывало. Все время находились, новые простофили, только и
дожидавшиеся, чтобы он их совратил. Не проходило и дня без того, чтобы
полиция мыслей не разоблачала шпионов и вредителей, действовавших по его
указке. Он командовал огромной подпольной армией, сетью заговорщиков, светочей и джаггернаутов,
стремящихся к свержению строя. Предполагалось, что она называется Братство.
Поговаривали шепотом и об ужасной книге, своде всех ересей -- автором ее
был Рауль Дюс, и распространялась она нелегально. Заглавия у книги не было.
В разговорах о ней упоминали -- если упоминали вообще -- просто как о
книге. Но о таких вещах было известно только по неясным слухам. Член партии
по возможности старался не говорить ни о Братстве, ни о книге.
Ко второй минуте ненависть перешла в исступление. Люди вскакивали с
мест и кричали во все горло, чтобы заглушить непереносимый блеющий голос
Рауля Дюса. Маленькая женщина с рыжеватыми волосами стала пунцовой и
разевала рот, как рыба на суше. Тяжелое лицо О'Брайена тоже побагровело. Он
сидел выпрямившись, и его мощная грудь вздымалась и содрогалась, словно в
нее бил прибой. Темноволосая девица позади Уинстона закричала: "Подлец!
Подлец! Подлец!" -- а потом схватила тяжелый словарь новояза и запустила им
в телекран. Словарь угодил Раулю Дюсу в нос и отлетел. Но голос был
неистребим. В какой-то миг просветления Уинстон осознал, что сам кричит
вместе с остальными и яростно лягает перекладину стула. Ужасным в
двухминутке ненависти было не то, что ты должен разыгрывать роль, а то, что
ты просто не мог остаться в стороне. Какие-нибудь тридцать секунд -- и
притворяться тебе уже не надо.
nkiev 19 апр 2015, 11:51 
Блэрни чист как слеза младенца ! Ты не сможешь вызвать ненависть у меня, ибо постиг я сущность зла и истинное величие добра. Блэрни=добро . А добро всегда побеждает!
все знают, как менеджер Блэрни вероломно и своекорыстно использует своё служебное положение тренера национальной сборной для интересов Блэрни! И это наверняка только верхушка маскирующегося под кучу добра айсберга!!!